Хен Цимбалиста

Известный израильский перкуссионист, директор международного фестиваля ударных TamTam, «король ритма» Хен Цимбалиста выступал с лучшими коллективами мира, и уже второй раз приезжает в Украину — недавно в Национальной филармонии прошел его большой концерт с Киевским камерным оркестром. Мы говорим с Хеном о восприятии музыки в разных странах, украинской публике, любимом инструменте маэстро — африканской маримбе, и социальной составляющей его творчества.

— Хен, откуда такая «говорящая» музыкальная фамилия?

— Среди моих предков (наша семья — родом из Польши) были люди, игравшие на цимбалах — традиционном инструменте клезмеров, так что ларчик просто открывается.

Правда, из более или менее близких родственников музыкантом стал только Ефрем Цимбалист — очень известный американский скрипач и композитор, в середине прошлого века возглавлявший Curtis Institute of Music в Филадельфии — одну из самых престижных консерваторий мира. Кстати, сын Ефрема был звездой Голливуда и даже получил «Золотой глобус» в 1959-м.

Что касается нашей ветви семьи, то отец приехал в Палестину незадолго до начала Второй мировой, владел в Израиле заводом металлических изделий, а мама была очень известным скульптором — ее творения стоят в Лондоне, Будапеште, Венеции и, разумеется, в Израиле. И именно мама сделала из меня музыканта.

— В детстве, наверняка, начинали со скрипки? У родителей были предубеждения к ударным?

— А вот и нет, на скрипку меня не отдали, хотя я до сих пор надеюсь научиться играть на виолончели. Вы, конечно, знаете израильскую шутку о том, что если у сходящего с трапа самолета репатрианта из бывшего СССР нет в руках скрипки или виолончели, он, без сомнения, пианист.

На самом деле, я начинал с… флейты — на этом настояла мама. Так прошло два года, в течение которых приходилось урывать время для барабанов. Потом настал черед пианино, но, поумнев, я заключил с мамой сделку — ударные (это был ксилофон) теперь «официально» сочетались с основным инструментом.

В 14 лет у меня появился педагог из Израильской филармонии, по настоянию которого пришлось перейти на более легкие инструменты — для игры с оркестром. В 16 я впервые выступал с Израильским филармоническим — как раз шла Первая Ливанская война, и всех ударников и перкуссионистов призвали в ЦАХАЛ.

И тут Зубину Мете (выдающийся дирижер, пожизненный руководитель Израильского филармонического оркестра, — М.Г.) срочно понадобился кто-то, играющий на треугольнике. Он позвонил — говорит, приезжай завтра к 8 утра. Первой скрипкой был тогда выдающийся виолончелист Хаим Тауб — никогда не забуду, как я волновался, хотя надо было всего-то раз ударить по треугольнику…

Израильский филармонический оркестр во главе с Зубином Метой

Педагог видел мое будущее в коллективе — поэтому три года я отыграл в армейском оркестре, потом два года в филармонии и… уехал в США, твердо решив стать солистом.

Там меня тоже отговаривали — тебе 23, поиграй с оркестром, быть солистом — дорогое удовольствие, на что будешь жить? Я сказал: если придется туго — пойду на завод к отцу, но хочу стать солистом. Учитель внимательно посмотрел, закрыл со вздохом ноты с симфонией Бетховена, открыл Баха — вперед!

Вернувшись три года спустя в Израиль, я получил приглашение от Филармонического оркестра — меня ждал треугольник. Пришлось извиниться и отказаться, за что они по сей день на меня немного сердятся.

Когда ты солист — это совершенно иная ментальность, не сводимая к «лучше» или «хуже», — просто другой образ музыкального мышления.

— Как воспринимают музыку в разных странах? Чем, например, украинская публика отличается от немецкой, британской или американской?

— Я люблю разную публику, где бы ни выступал — в Анголе или Китае, в Израиле или Украине. Но, безусловно, иногда приходится приложить больше усилий, чтобы задеть нечто в душе зрителя. Так, например, происходит в Китае. Непросто играть в Германии и Дании. Более того, в Израиле выступать в Тель-Авиве сложнее, чем в Беэр-Шеве, а в Иерусалиме ты вообще должен вертеться ужом.

Составляя программу, я, в первую очередь, думаю об аудитории. Лично мне близко все, что исполняется в рамках концерта — не могу сказать, что предпочитаю Бетховена Баху, Юсупова Левитасу или Шломо Грониха Мати Каспи. Но надо учитывать восприятие зала, чтобы достучаться до сердец.

Крайне важен порядок исполнения. Я бы сравнил это с трапезой. Во Франции вы начинаете с фруктов, переходите к закускам, потом следует главное блюдо — такова традиция. В ресторанчике в Яффо вам подают все сразу — хумус, фалафель, питу — это другая ментальность.

Вспоминаю свой первый приезд в Украину, когда играл с замечательным оркестром «Киевские виртуозы» — у вас очень интеллигентная и в то же время довольно открытая публика. При этом, что интересно, до зрелой аудитории проще достучаться, чем до студентов Национальной консерватории, для которых я днями провел мастер-класс. Они застегнуты на все пуговицы. Я — простой парень с Ближнего Востока — пытался объяснить этим молодым людям, что если они видят свое будущее в этой сфере, необходимо снять психологический блок. Они обязаны коммуницировать, демонстрировать эмоции — это их работа.

Классическая маримба

Но в целом я спокоен за киевскую публику и рад разделить с ней свои чувства. Я получил от Всевышнего ценный подарок — умение доставлять людям радость, и я здесь именно для этого, будучи всего лишь ретранслятором между Ним и аудиторией.

Это взаимообмен — чем больше отдашь, тем больше к тебе вернется. Когда концерт действительно удался, чувствую себя опустошенным до кончиков пальцев. Но это возможно лишь при Его поддержке.

— Как бы вы определили жанр, в котором выступаете? Бах и Вивальди — это, безусловно, классика, но отход от академичности — намеренный ход, с целью привлечь слушателей, которых сложно назвать завсегдатаями симфонических концертов?

— Я делаю это не ради привлечения публики, а поскольку верю в этот подход. Бах и Вивальди — это барокко, потом идут Элгар и Барток, создавая некую структуру, в том числе, хронологическую. Я словно пытаюсь испечь хороший торт, который всегда многослоен.

Начинаем с Баха — композитора, писавшего для Бога, — своего единственного босса. От Баха — Богу прямо в уши. В Бахе есть все — современная классика, джаз, кубинская музыка — вы можете исполнять его произведения множеством способов. От уроженца Тюрингии переходим к англичанину-романтику Элгару, а от него к Бартоку, который многое взял от напевающих рыночных торговцев, от соседки, вывешивающей белье, умело введя это в симфонические концерты. Бела Барток для меня — блестящий властитель ритма. Итак, мы побывали в Германии с Бахом, в Англии с Элгаром и в Венгрии с Бартоком — отличный микс для первого отделения, оставляющий послевкусие в антракте.

Между тем, это подготовило нас ко второму отделению, где звучат бразильские песни, аргентинское танго, Астор Пьяцолло, израильский фолк.

Все эти очень разные элементы концерта связаны между собой. Всегда надо учитывать контекст. Киев, зима на улице. Публика интеллигентная, но слегка закрытая — и у меня есть план, как ее расшевелить.

— Вы играете на сорока ударных инструментах, любимый из которых — африканская маримба. Почему именно он?

— Мой любимый инструмент — это аудитория. Маримбу я люблю за ее исключительную сложность и мелодичность. Все, что я могу — играть на маримбе и дирижировать, но дирижировать — слишком просто (улыбается).

— Современная израильская серьезная музыка — это явление мирового масштаба или удел знатоков?

— Как и во времена Баха, современная музыка бывает хорошей и не очень. Моя задача, опираясь на опыт и интуицию, представить публике лучшее из лучшего. Мой топ израильских композиторов — Менахем Визинберг, Биньямин Юсупов, Евгений (Юджин) Левитас — эти люди знают меня лично, и знают мои заскоки.

Биньямин Юсупов	Шломо Гроних

Нельзя не вспомнить о Шломо Гронихе — эстрадном певце, композиторе и пианисте — недавно он играл в моей программе с иерусалимским симфоническим оркестром. Играл Моцарта на пианино, несмотря на свою известность как поп-музыкант. Это было wow, потому что мы вытянули его из зоны комфорта.

— А что знаете об украинских музыкантах?

— Здесь много замечательных профессионалов. Часто, когда люди вынуждены выживать, они становятся лучше. В мире достаточно благополучных стран, культура которых постепенно увядает, и они начинают импортировать таланты. И вдруг ты видишь как, например, из Боснии приезжают потрясающие композиторы.

Мне сложно понять, как выжил Шостакович, но его боль и страдания отразились в величайшей музыке. Не уверен, что кто-нибудь в Швейцарии на это способен.

— Музыка для вас — это только музыка или некая миссия? В одном из интервью вы заявили, что мечтаете играть в оркестрах Дамаска и Бейрута.

— Это, безусловно, миссия. Кроме того, что я дирижирую Иерусалимским симфоническим, оркестром Ришон ле-Циона, «Симфониеттой — Беэр-Шева», я много времени отдаю Оркестру без границ, состоящему из еврейских и арабских музыкантов.
Четыре года мы существуем, выступаем на фестивалях, и это очень важный опыт. Я убежден, что музыка — одно из лучших средств на пути к миру. Отчасти это верно для спорта, но спорт — всегда соревнование. В музыке же нет победителей и проигравших — все в выигрыше — и музыканты, и публика.

Концертмейстером нашего первого фестиваля был музыкант из Восточного Иерусалима, а рядом с ним играла скрипачка-еврейка из Тель-Авива — очень разные люди, даже внешне. На второй день фестиваля я заметил на парковке роскошный «Мерседес» с иорданскими номерами. Оказалось, что дядя нашего концертмейстера живет в Аммане — он специально приехал посмотреть, как племянник играет рядом с еврейкой-израильтянкой. Этот человек обнял меня, выразил свое восхищение и сказал, что я непременно должен отыграть эту программу в Аммане.
Да, я хочу приехать в Амман, в Дамаск и Бейрут и верю, что можно научиться жить вместе. Чем больше мы воюем, тем больше теряем. Жизнь в Израиле непроста для всех сторон конфликта. Два раза в неделю люди спускаются в убежище в Ашкелоне, и то же самое приходится проделывать в Газе.

Я не верю, что это неразрешимая проблема. Мой отец свободно говорил по-арабски, у него были сотрудники из Газы, Дженина и Шхема — в те времена, когда им разрешали работать в Израиле. Одно время им запретили ночевать на территории завода, так они спали у нас дома, в моей кровати — я как раз учился в Штатах. Родители вместе с ними готовили ужин. Потом палестинцам запретили самим приезжать на работу, и отец забирал их от КПП Эрез на границе с Газой. А когда и это стало невозможно, он продолжал ездить к КПП и привозил им деньги. Многие израильтяне так поступали.

Папы не стало полгода назад, и по сей день каждую пятницу мне звонит Джамаль из Газы — он плохо говорит на иврите, но делится со мной по-арабски — я любил твоего отца, моя жена плачет, соседи спрашивают, что случилось, ты сам-то как? Он из Газы интересуется, не нужна ли мне помощь! У этой медали две стороны, и я уверен, что ситуация не безнадежна.

Беседовал Михаил Гольд, "Хадашот"